Альманах «Российский колокол» № 4 - Альманах Российский колокол

поры, пока она не стала дрожать в его глазах и двоиться. Аристократ поставил свою пешку как раз на эту клетку. И темная узловатая рука невзрачного соперника сразу сделала ответный ход.

«Да, – подумал Филин, – мужичок-то почти как из Освенцима».

Человек действительно был крайне изможден. Густые коротко стриженые волосы оттеняли бугры и впадины на черепе, лицо темное, все в мелких морщинах, правда, глаза светятся, как из другой галактики: бесстрастные, серые.

Аристократ, размышляя, грыз ногти правой руки. Левая же рука, ближняя к Филину, все еще была в кармане.

– Спекся! – решительно заключил чей-то ехидный голос.

Аристократ навалился на столики кулаками. Кто-то дышал Филину прямо в шею, все время что-то глотал и чмокал губами. Аристократ все стоял, упершись кулаками в стол. Кровь прилила к его бледным щекам.

– Давно бы сдался, – послышался еще один нетерпеливый голос.

Аристократ вздрогнул и оглянулся. Филин заметил его растерянно-торопливый взгляд и, решив, что пора, запустил руку в карман Аристократа, вынул оттуда пухлый бумажник и вдруг оцепенел: бесстрастные глаза мужичка-соперника смотрели прямо на этот бумажник. Добыча на мгновение застыла на полпути.

И вдруг из уст глазастого мужичка вырвался ненормальный, резкий вопль! Филин отпрянул в испуге, намереваясь скрыться, но мужичок, беспощадно ударившись зубами и носом о край шахматного стола, рухнул в судороге на землю. Все исчезли, куда-то подевался проигравший аристократ, только какой-то парень, держа голову припадочного, сказал внятно:

– Помоги.

Засунули в зубы мужичку перочинный нож, отнесли на траву.

– Сейчас, – сказал басом парень. – Закуривай.

Филин послушно закурил. Черты лица его обострились, на щеках проявилась щетина.

– Ты знаешь его? – спросил Филин.

– Знать не знаю, но он здесь иногда играет. Лупит всех как сидоровых коз. На моей памяти еще никому не проигрывал.

Филин встал, чтобы уйти.

– Сейчас он оклемается, – сказал парень, – Подожди.

Филин нервничал, обошел лежащего без движения на траве сухонького мужичка и усмехнулся. Мужичок открыл глаза, встал, затравленно поглядывая вокруг, смущенно и болезненно, отряхнулся, подобрал кепку и пошел по аллее к выходу, стянув пиджак руками на животе, прижав воротник подбородком к груди, стараясь повернуться к ветру боком.

– Куда путь держишь, отец? – пройдя несколько шагов рядом с ним, спросил Филин.

Эпилептик взглянул хмуро и неуверенно произнес:

– Домой.

– А где живешь?

– Да, туда вон! – он махнул рукой против ветра.

Начался мелкий холодный дождь.

– Не боишься меня? – спросил Филин.

– С чего это? Чего люди боятся? – вдруг затараторил мужичок. – Добро свое потерять? Так берите, если прельститесь на добро мое худое, или иные вот смерти боятся… А раз людям вреда не нанес, чего опасаться? – он громко засмеялся, перевел дух, заговорил медленнее. – А, завидовать! От зависти еще бывает всякое. Дак и кто мне позавидует? Ни под какую кару не попадаю – ни обворовать, ни позавидовать, никак не воспользоваться, только от нечего делать можно убить.

– Да и то, разве жалко?

Он снова рассмеялся. Смех явно производил впечатление на тех, кто его слышал. Незнакомые люди даже оборачивались не с радостью или с недовольством, например, что сильно громко, а удивленно и испуганно. А коли испуганно, то и зло.

– Иван Лукич Пеленицын, – назвался он и, не зная, что бы еще сказать, предложил: – Пойдемте ко мне.

Они шли по узенькой улочке, извилистой и темной. Где-то рядом работал мыловаренный завод, и запахи, доносившиеся с порывами ветра, становились все нестерпимее.

– Должен предупредить, – гнусавил через передавленные ноздри Лукич. – Тут рядом мыло варят. Паршивые ассоциации! Нам уже немного осталось, а в окружную – далеко сильно. Что-то волнуюсь, сердце сильно бьется.

– У меня тоже, – замотавшись шарфом до самых глаз, ответил Филин.

В темноте на лестничной клетке подъезда им повстречалась женщина с объемистой хозяйственной сумкой.

– Я пошла, – сказала она Лукичу.

– Да-да, – кивнул он и, обмякнув, прислонился к стенке.

Филин не мог разглядеть ее лица: перед глазами раскачивался темный силуэт, один раз тускло сверкнули зубы. Она прошла вниз.

– Жена, – объяснил Лукич, открывая дверь своей квартиры.

Дома было холодно, осенний ветер гулял по всем комнатам. Филин поежился и сел на табуретку, засунув руки в карманы. Окна были раскрыты, одной форточки не было вообще.

Лукич, волоча ноги, ходил по квартире, зажигая свет везде, где были лампочки, закрывал окна.

– Чаю? – безвольно выдохнул он.

– Сиди, – Филин ушел на кухню. Поставил чайник на огонь, и даже навел в комнате относительный порядок и, придвинув стол к неподвижному Лукичу, спросил:

– Давно болеешь?

– Холодно просто, – прохрустел сахаром и засохшим хлебом Лукич.

Филин накинул на его плечи цветастое покрывало и сам расположился так, чтобы видно было входные двери. Они сидели и тянули чаек, достигнув покоя и тепла. Филин подошел к старому пианино. У него вдруг возникло пьянящее чувство безопасности. А на этом пианино он вроде даже играл! Он открыл крышку, провел осторожно ладонью по клавишам, запел низко, тихо:

– И весной с холодными ветрами из далеких и заморских стран к берегам, любимым и предельным, не вернулся старый капитан…

Ему показалось, что он сейчас попадет точно в тональность, но, нажав наобум несколько клавиш, услышал, что аккорд вышел совсем другим, не подходящим к мелодии, насыщенным неожиданными, необыкновенными созвучиями, не веселее и не грустнее, но совсем другим. Он вернулся и бросил украденный бумажник на стол перед Лукичом. Сел напротив, испытующе глядя на эпилептика. Тот продолжал пить чай, шмыгая носом, как ребенок.

– Слышь, Лукич, за тебя народ болеет, все за тебя, видал сегодня в парке.

– Народ – он да, болеет… Они и вправду болеют за меня. Только когда на доску смотрят, – он хихикнул. – Я их не устраиваю. Один вообще меня кроет по-черному, всегда, когда видит! Фигуры, говорит, на доске передвигаются рукой, послушной голове короля! А вместо головы королевской – вот это!

Лукич ткнул пальцем в свой лоб и снова хихикнул. Он взял в свои дрожащие ладони бумажник как горячую печеную картошку и стал перекидывать с ладони на ладонь, будто обжигаясь, развел руки, бумажник упал на стол, раскрывшись.

– Ого! Интересно, где вы работаете? Я, когда сезон, с геологами хожу. Юморные ребята, платят хорошо, но не так, чтобы такие суммы в кармане держать! Интересно, правда, в каких местах столько платят?

– А ты не понял, в каких местах? – исподлобья взглянул на него Филин, но не почувствовал ни иронии, ни намека.

– Скоро жена придет, – пожал плечами. Лукич, – она бы меня бы на руках бы носила, если бы ей такую деньгу!

Филин встал, зашел к Лукичу сзади и, глядя на его рельефный затылок и маленькие, прозрачные уши, спросил:

– Почему ты закричал в парке?

– Да грохот такой